Как Чурляниса превратили в Чюрлёниса

Великие государства рождают собственных гениев. Государства посредственные гениев заимствуют. А чаще всего просто приспосабливают чужие таланты к собственной конъюнктуре

Некоторое время назад украинский президент Петр Порошенко объявил польского художника-авангардиста Казимира Малевича украинским национальным живописцем. В качестве доказательства он использовал тот факт, что Малевич родился в Киеве, который в момент появления на свет будущего автора «Черного квадрата» был отнюдь не украинским, а смешанным – русско-польско-еврейским. И более того, еще не успевшим забыть времена Речи Посполитой…

Лично мне это напомнило историю совсем другого, но столь же знаменитого художника, который при жизни совсем даже не думал становиться чьим-то национальным гением, если бы не женитьба…

А пока перенесемся в 1913 год на остров Гукера в далеком архипелаге Земля Франца-Иосифа, куда только что прибыла экспедиция под командованием старшего лейтенанта Георгия Седова. Один из ее офицеров – художник Николай Пинегин – был не просто очарован открывшимися взору видами, а испытал самое настоящее дежавю: возвышающуюся над бухтой гору он где-то видел ранее. И ему вспомнилась картина «Покой», принадлежащая кисти одного недавно умершего, но весьма популярного в то время польского художника-символиста. Пинегин рассказал об этом Седову, и они приняли решение назвать гору в честь автора картины – Николая Чурляниса. С тех пор прошло более сотни лет, но никакие политические веяния не заставили переименовать эту вершину, хотя поводы имелись: в советское время польский живописец вдруг не только стал центральной фигурой молодой национальной культуры одной из прибалтийских республик, но и сменил «пятую графу».

Самородок из Дзукии

Если сравнивать местечко Друскеники в Гродненской пуще XIX века с современными рекреационными реалиями постукраинского пространства, то вырисовываются весьма интересные параллели с карпатскими курортами. С одной стороны, это летняя столица если не всего Царства Польского, то его северо-востока, куда съезжалась на воды целебные вся местная знать. С другой, чрезвычайно малограмотное население окрестных сел, чей уклад жизни мало отличается от того, который был во времена Витовта и Ягайло: царившие в тех краях предрассудки становились притчей во языцех.

Фамилии жителей Дзукии (так неофициально назывался этот край из-за обилия звонких согласных в местных диалектах, что весьма контрастировало с богатством шипящих звуков в литературных вариантах польского и литовского языков) свидетельствовали о славных днях Великого Княжества Литовского, однако по-литовски большинство из них не знали ни слова. Дело в том, что литовский язык на протяжении веков был языком простонародья: вначале все документы составлялись на русском языке, точнее – старорусском, позднее – на польском. А так как население края было многонациональным, то язык знати очень скоро начинал выполнять функцию лингва франка.

В семье Чурлянисов давно уже все говорили по-польски, тем более что глава семьи – органист местного костела Константы Чурлянис – женился на уроженке Германии. А его сын Николай, будущий прославленный художник, первые литовские слова выучил незадолго до смерти. Возможно, что он с его весьма прохладным отношением к фольклору и предпочтением высокого искусства вряд ли когда-либо заинтересовался бы народным языком, если бы не женитьба в 1909 году: избранницей приобретшего к тому времени известность польского художника Николая Чурляниса стала активистка литовского движения София Кимантайте.

Современниками Чурлянис воспринимался исключительно как польский художник, изначально вращавшийся в творческих кругах Варшавы и Вильно. Отметим, что принадлежащие его перу дневники и очерки написаны исключительно по-польски, как и практически все письма. С 1908 года о Чурлянисе заговорили в Петербурге: его творчество очень даже органично вписалось в культуру России того времени. Именно тогда с его работами и их автором познакомился студент Высшего художественного училища Николай Пинегин.

Конструирование национального гения

Бурный 1905 год принес множество интеллектуальных поветрий в Российскую Империю. Не обошли они и Николая Чурляниса, который начал в дружеских беседах высказывать идеи воссоздания Великого Княжества Литовского, строить которое предполагалось под началом польской аристократии. Успеха эти высказывания не возымели по нескольким причинам. Во-первых, даже при всей половинчатости окружающие воспринимали их как страшную крамолу. А во-вторых, сыграла роль личность самого Чурляниса, которого знакомые считали, что называется, не от мира сего, пусть даже и в самом хорошем смысле: это был необычайно жизнерадостный и обаятельный человек (совсем не похожий на то уставшее лицо с растиражированного официального портрета), обладающий недюжинным гипнотическим даром. В Друскениках, где в людских умах правили бал суеверия, такие способности вызывали тихий ужас. Так или иначе, но потерпев фиаско, Чурлянис больше никогда не возвращался к политической проблематике.

Справедливости ради стоит отметить, что женитьба все-таки вызвала некоторые подвижки в идеологическом моменте. Под влиянием супруги Чурлянис, например, начинает учить литовский язык, который, кстати, несколькими годами ранее вернулся с кириллицы на латинскую графику. Однако всерьез заняться всем этим художнику не удалось: через несколько месяцев после женитьбы он тяжело заболел и последний год жизни провел в больницах Варшавы.

Вскоре после смерти Николай Чурлянис оказался забытым: разразилась Первая мировая война, и в Друскениках за какие-то семь лет поочередно сменились русская, немецкая, литовская и польская армии. В советской России символизм, к которому принадлежал Чурлянис, считался упадочным направлением, а поэтому интерес к его творчеству отсутствовал. В межвоенной Польше культурная жизнь была настолько насыщенной, что мастеров прошлых лет не особенно и вспоминали. Независимой Литве не хотелось лишний раз сыпать соль на раны: Виленский край, куда входили Друскеники, был отнят у нее Польшей.

О Чурлянисе вспомнили только после Великой Отечественной войны, когда Литва входила в состав СССР. Советской многонациональной культуре требовались свои гении, в том числе и в Прибалтике, но опять же к ним предъявлялось одно важное требование: социальное происхождение и положение. Крупнейший литовский поэт первой половины ХХ века Майронис на такую должность претендовать не мог, поскольку был католическим прелатом. А вот у польского художника из Друскеник, ставших к тому времени Друскиникаем, интеллигента из крестьянского сословия, с этим пунктом все было просто идеально. К тому же у него нашелся очень влиятельный покровитель…

Этим самым покровителем оказалась его вдова, София Чюрлёнене-Кимантайте, достигшая к тому времени в Литовской ССР весьма высокого общественного положения и удостоенная государственных почестей. К тому же в республике имелся очень важный политический заказ: способствовать вымыванию весьма многочисленного польского населения из Вильнюса с окрестностями, а также его репатриации в соседнее государство. Делу помогало и то, что за четыре десятилетия, наполненные множеством катаклизмов, практически не осталось не только участников, но даже простых свидетелей тех процессов в искусстве. Поэтому ничто не могло помешать конструированию истории и превращению поляка Николая Чурляниса в литовца Микалоюса Чюрлёниса.

Автор Александр ДМИТРИЕВСКИЙ

Print Friendly, PDF & Email

Донецкое время Республиканская еженедельная газета. Выходит с 30 сентября 2015 года. Объем – 32 полосы, 8 цветных, телепрограмма. Освещает самые разнообразные сферы жизнь Республики: социальная, политика, экономика, военная. Охват аудитории – ДНР.

Похожие записи