АТОмная бомба осколков не содержит
Август 2014-го. Центральная заводская больница. В огромном, многокрыльевом десятиэтажном здании, пустота отражается эхом от забранных в деревянные дощечки стен, на которых старые плакаты вещают об опасности и коварстве туберкулеза, гриппа и AIDS. Даже аптечные киоски и «вкусный буфет» на первом этаже закрыты. Непривычно и тревожно. Звук шагов в безлюдных коридорах, как увертюра к последнему пути обреченного, идущего на эшафот. Немного больных еще находится на девятом, в хирургическом отделении, на остальных этажах почти никого. Лишь дежурный персонал, нервно «гоняющий чаи».
Все кто мог и хотел, переселились в бомбоубежище, распложенное тут же, двумя этажами ниже. Построено оно надежно, добротно, на совесть. Если бы это имело смысл, на входе можно было бы припечатать уже забытый знак качества: «Сделано в СССР». Но смысла нет.
Внизу ─ длиннющие коридоры, увенчанные металлическими балками перекрытия и железобетонным высоким потолком, по которому толстым, извивающимся питоном ползут кабели и провода. Не знаю, выдержал бы этот свод удар «Гиацинта», но выглядит он внушительно, даже как-то монументально. Вдоль стен ─ бесконечные, широкие деревянные лежаки, кое-где уже устланные матрасами и подушками, заблаговременно принесенными из домов их сердобольными хозяевами. Не шезлонги, конечно, но и не шконки. Ну да Бог с ними ─ времена не те, чтобы жаловаться на сервис.
Тусклые лампочки освещают белые стены с щитовыми и розетками. Можно заварить чай, зарядить телефон. Правда связи нет, но это ничего, рано или поздно она появится ─ не вечно быть блокаде. Есть бензиновый генератор, умывальник с холодной водой и биотуалет на кафельном пьедестале. И коридоры, коридоры… Извилистые, как лабиринт и людные, как катакомбы ранних христиан, ищущих спасение от гонений жестоких римских императоров.
Невдалеке от туалетной комнаты ─ родильное отделение с плотной дверью, из-за которой непрерывно доносится детский плач. Единственное место, где по-настоящему тепло и сухо. Все правильно. Туалет и роддом должны быть рядом. Как верно подметил солдатик из «Утомленных солнцем-2» Н.Михалкова: «Ссать и родить ─ нельзя погодить». В остальных местах ─ прохлада и сырость, вперемешку с запахами колбасных бутербродов, гниющих струпьев, густого пота и дешевого парфюма. Сегодня здесь не меньше 150-ти «сепаратистов». Бесконечный детский гомон, как в растревоженном улье и беготня. Наши дети войны, «дети подземелья». Для них окружающее ― забавная игра, приключение, и кроме родителей, на эту возню никто не обращает внимание. Кто-то в этом гвалте читает удобоваримого в любой обстановке А.Дюма, кто-то разгадывает кроссворд, кто-то спит, укрывшись тонким одеялом, кто-то играет в карты на щелбаны или сосредоточенно следит за перемещением своих солдат в «стрелялке» на планшете. Интернета нет, поэтому остается лишь «мочить» виртуальных врагов в виртуальном сортире, параллельно убивая время. В проходах ─ пластиковые ведра, бутылки, сумки. В стенном шкафу ─ пыльные рулоны плакатов, падающих ночью на голову и вызывающих гадливое, липкое чувство ужаса от пронзающей мысли, что пробил твой час, что потолок все же не выдержал и рухнул, хороня вместе с тобой все мечты. Постоянное движение в проходе. Кому-то срочно в туалет, кто-то просто праздно шатается или тихо плачет. В этом подземелье по-особому остро чувствуешь ничтожность жизни, мелочность устоявшихся привычек и мелкомасштабность разделенной любви. У каждого своя тревога, срастающаяся в одну общую. Замечательный повод для знакомств и проявления взаимопомощи.
Наверху вновь загрохотало. Может «Град»? Или «Ураган»? Мы все теперь вкладываем иной смысл в эти слова.
Там на поверхности мой родной город, всегда любимый, яркий, чумазый и роскошный одновременно, стоит притихший, израненный и опустошенный. На улицах ни машин, ни людей, только невесть откуда прилетевшие тысячами стаи воронья, кружат над площадью, предвещая скорый местный апокалипсис.
Бомбоубежище прислушивается к взрывам. Какой-то мужчина, сидя на своем лежаке и прихлебывая чай из жестяной кружки, вдруг громко острит словами из старой песни:
— «Эй, вы там, наверху! Не топочите, как слоны!…».
Шутку не поддержали. Бабушки неподалеку заплакали. Вытерев платочком подслеповатые глаза, одна из них делится новостью:
— Сегодня проходила мимо Сбербанка, а там ополченец стоит, охраняет. Молоденький совсем… Я у него спросила: «Сынок, ну когда все это закончится? Когда нас перестанут убивать?». А он мне отвечает: «Да долго бабуля еще ждать…». Я спрашиваю: «Ну как долго? Сколько? Месяц, два, три?». «Лет пять еще».
Бабушка вновь расплакалась, сморкаясь в носовой платок.
— «Коса» (Ю.Тимошенко) же вон грозилась расстрелять нас из атомного оружия. Уж лучше пусть бомбу эту скинут, чтобы сразу, чем столько лет мучиться. Сколько уже людей убили, сколько детей калеками стали, сколько домов разгромили…
Грохот стих. Наиболее смелые и любопытные потянулись к выходу ─ посмотреть, что куда попало. Остальные принялись укладываться на ночлег.
На поверхности Земли вечерело. Уставшее солнце лениво коснулось багровым диском пыльного горизонта. Полуденный зной сменился долгожданной прохладой и недолгой тишиной. Заканчивался двадцатый день непрекращающихся артиллерийских обстрелов. Позади были мечты, страх, смерть, отчаяние, разруха и голод. Впереди оставалась НАДЕЖДА.
Саша РУССКИЙ
